Уникальная паломница

Интервью с философом, писательницей Татьяной Горичевой

Виктория Щербакова, заместитель главного редактора издательства «Невский Фонд»

Татьяна Михайловна, вы уже более 25 лет в дороге, и это бесконечное путешествие по всему миру было бы невозможно без постоянного импульса: дело, судьба, миссия?

Когда мне пришлось покинуть любимую Родину, вовсе не по моей воле, а в связи с тем, что я была неугодна властям из-за за выпуска православного и женского журналов и моей феминистской работы, у меня не оставалось выбора: тюрьма или эмиграция. Тогда мой духовник в Ленинграде сказал: ты должна взять на себя миссию воссоединения миров и церквей. Именно с этого момента я начала еще более серьезно воспринимать свою задачу-предназначение. Когда мы, три довольно известные в мире феминистки и религиозные деятельницы, оказались за границей, поначалу в Вене, нас уже встретило множество духовных людей, готовых оказать всяческую помощь. Приглашениями посетить ту или иную страну мы оказались обеспеченными на 20 лет вперед.

А желание увидеть другие страны, когда появилось-оформилось в первый раз?

Безусловно, в детстве. Мой отец топограф, и всю всю жизнь он путешествовал, то тайга, то Казахстан, а я много ездила с ним по всему Союзу. Думаю, что изначально у меня душа странника, так как я совершенно не тяготею к закреплению на одном месте, не стремлюсь и к личному дому, какому-то четкому клочку земли. Это не значит, что я не помню своей малой Родины — Вологодчины или своего родного города — ныне Санкт-Петербурга, что у меня ослабли связи с Россией. Напротив, Родину в отдалении, в разлуке любишь еще сильнее.

Всякое путешествие я понимаю как инициацию, самораскрытие, самопознание, самосовершенствование. Каждый, кто много путешествует по миру, притом не бессмысленно, а с какой-то внутренней потребностью, понимает, что путешествия меняют жизнь радикально. Они просто не могут на нее не влиять. Иногда даже это опасно. Наша церковь не зря молится о путешествующих. Это испытание, риск, причем не столько физический, хотя и он есть сегодня, сколько духовный, потому что человек должен уметь различать духов. Жизнь очень короткая и если ты сделаешь какую-то ошибку: не ту страну посетишь, не в то время, не с той задачей, не с теми на пути людьми встретишься — это оставит сильный след.

А подсказка есть какая-то внутренняя, интуитивная или свыше?

Конечно. Я человек молитвенный и стараюсь жить сообразно тому, что мне подскажет мой мир внутренний.

Что более всего интересовало Вас в странах, которые Вы посещали?

Конечно, мне были интересны этнография, культура, люди, обычаи, песни, но более всего было интересно большое время этой страны, этого народа — КАЙРОС, событийность, момент, который проживала эта страна. Практически всегда я ехала туда с миссией духовной и общалась с людьми.

Вы не собрались подсчитать количество стран, где уже были?

Нет, но в Европе я объездила почти всё, видела три страны Латинской Америки: Эквадор, Чили и Бразилию, побывала в Юго-Восточной Азии: в Индии, Непале, в Южной Корее, в Северной Америке посетила Канаду.

А чем определялся Ваш выбор? Например, меня ведет мечта, а Вас?

И мне мечты еще с детства были не чужды, но на Западе я оказалась в ситуации очень большого выбора. Я всегда была германофилка, Так как я в Германии очень часто выступала, изъездила ее вдоль и поперек, то так случилось, что я теперь знаю ее даже лучше, чем Россию. Очень люблю Испанию и испанскую культуру. А Индия — это уже точно реализация детской мечты. Причем в Индию, Непал, святой город Бенарес я отправилась, что большая редкость, не по делу, а просто в качестве путешественницы, хотя и в других поездках никто не мешает впитывать все увиденное, но просто бывает слишком мало личного времени.

В Катманду в те годы еще не было всяких страшных событий и там просто рай был на Земле и царили законы ахимсы — то есть ненасилия.

Когда меня пригласили вдруг в Южную Корею, я поехала с радостью, хотя предстояла чрезвычайно трудная лекционная работа и выступления — по три раза днем и один раз ночью. Была там своя специфика. Но одновременно я пыталась увидеть как можно больше, побывать в храмах буддийских. Выступала я перед католиками и протестантами, страшно мучаясь с переводчиком, который не мог двух слов связать, причем по причине своей полной бездуховности. Он просто не понимал ничего из того, что я говорила, даже слова откровения. Однако этого не скажешь об аудитории, которая слушала внимательно и улавливала малейшие нюансы, аплодировала, подпевала что-то свое. Это удивительно, потому что я говорила не на их родном языке. Я обычно выступаю на немецком или французском.

Путешествия подобные, видимо, дают и силу для жизни, духовного роста, не говоря уж о Знании?

Иногда даже не ожидаешь отклика. Огромная аудитория слушателей в Римини — 200 тысяч, в Фатиме — 700 тысяч, порой меня саму приводила в шок, я заведомо умирала от какого-то ужаса, от ответственности, от того, что в католицизме все подкреплено огромной рекламой, какими-то несвойственными православию элементами шоу, но выступая, я вдруг начинала фиксироваться на нескольких светлых лицах и они спасали меня. Эти лица сияли пониманием, а говорила я о церкви, о Боге, о Небесной России, ее нелегкой судьбе, об общих проблемах духовного возрастания человека на Земле. Вот такое высокое понимание слушателя может быть дано тебе и в келье старца, наедине с ним, и в беседе на высокие темы с другом, единомышленником, но когда это совершенно незнакомый народ… Ты перестаешь чувствовать себя актером некоего спектакля, а становишься свидетелем сошествия к людям Святого Духа, но и ко мне тоже. Я ощущала помощь. К тому же я всегда прошу нескольких друзей сильно молиться за меня в такие часы, и такая молитва помогает сильнее, чем моя постоянная внутренняя молитва.

То есть Вы никогда не были оставлены в трудный момент?

Нет. Бывали, правда, аудитории небольшие, где люди от одного слова «Бог» впадали в какой-то сон, полудрему, не задавали вопросов или плохо слушали. Случалось, что хотели услышать о России не светлые, только грязные слова. О чем мне с ними было говорить? Но чаще люди в разных странах хотели все же знать самое важное о нашей стране, о православии, о людях, главном богатстве России.

Вы — редчайший человек в сегодняшние дни и в курсе религиозной жизни всей Европы, и не только. Люди очень разные или все духовные люди похожи по сути своей, и в связи с этим возможно ли единение людей нашей Планеты на духовном уровне? Ведь когда-то мы все должны будем прийти к общему знаменателю. Похоже, что мы пока ждем, что нас всех оптом переделают, а ведь мы сами должны родиться заново в духовном плане?

Из опыта больших Учителей — буддийских, индуистских, и, конечно, православных старцев — можно вывести такое умозаключение: чем человек духовнее, тем проще его поймет другой духовный человек. Между ними понимание всегда происходит без слов, им доступен скрытый язык мысли, духа. То есть я не за то, чтобы нынче объединились сразу все религии, каждый должен пройти своими узкими вратами, которые Бог ему предписал, но я за то, чтобы такая высота духа достигалась возможно большим количеством людей в мире.

Назовите, пожалуйста, хотя бы нескольких людей, например, в Европе, жизнь которых в духе и в деле достойна удивления и подражания.

Их было очень много. Легко можно увидеть, как дела благие создают святую личность, если это дело не для себя, а для Бога. Аббат Пьер спас от холода и голода тысячи людей во Франции. Братья Жакар сиянием своих лиц свидетельствуют о Высшей Реальности, о Боге. На их лицах можно прочесть: «Тако да просветится свет ваш пред человеки, яко да видита дела ваши добрая, и прославят Отца Вашего, иже на Небесех». Оба брата Жакар — священники. Они известны своим подвижническим трудом в камерунской больнице для прокаженных. Когда епископ послал их к больным в Африку, они не смогли только говорить о благости Бога. Быстро освоили медицину, специальную область, стали врачами, хирургами и, с Божьей помощью, занимались прокаженными, от которых отказывались другие врачи. Они даже изобрели совсем новый дешевый протез (любовь изобретательна!) и поставили на ноги многих бедных людей в Африке, Азии. А сколько света, любви, молодости излучают их лица!

Дьякон Жак Лебретон. Во время войны от взрыва гранаты он потерял обе руки и зрение. Эту потерю он называет приобретением, она дала ему понять, как слепые прозревают. «В шесть часов вечера я бы еще посмеялся, если бы меня спросили о Боге, а в десять я уже готов был Ему отдать всего себя, без остатка». Он ездит с проповедями по всему миру. На вопрос о том, есть ли Бог, он отвечает: «Где бы я не находился, в любом конце земного шара, в любой заброшенной и нелюдимой местности, я еще и пяти минут не ждал в беспомощности. Люди тотчас же приходили и помогали мне, хотя сам я никого не звал. Вот доказательства, что Бог существует».

В Мюнхене я была знакома с Карлой Мертенс. В ее 84 года Карла была наполовину парализована. А по хозяйству ей помогали хорваты. У Карлы убеждающий красивый голос, значительное гетевское лицо. Она основала общество помощи христианам России.

Интересно это особенно тем, что будучи глубоко верующей католичкой, она считала, что Россия была и должна быть православной. Она испытывала глубокое отвращение к любым попыткам сократить литургию. Собрала десятки тысяч подписей против литургической реформы. Но, увы, опошление, упрощение церковной жизни на Западе все продолжается. Карла была близка к самым аристократическим кругам Германии. Нас связывала религиозная философия. Карла возглавляла Гильдебрандовское философское общество.

На ее доклады и на мои, когда меня приглашали, приходили князья, бароны, Великая герцогиня, Ее Королевское высочество Регина фон Габсбург. Все эти люди были из ее окружения.

Самые чудесные места и страны, где можно увидеть православные, христианские святыни?

Я живу в Париже, и квартирка у меня там есть маленькая, и гражданство у меня французское. Открытия там делать не устаю. Я всегда ощущала какую-то особую благодать в моем квартале, а он в самом центре. Оказывается, неподалеку в маленькой церкви, хранятся мощи святой Елены, той самой, которая помогала восстанавливать святые места в Иерусалиме. Недавно православным позволили служить в Нотр-Даме по пятницам, а ведь там хранится величайшая христианская святыня — терновый венец Христа, который был выкуплен французским королем и поначалу находился в Святой капелле. В соборе Нотр-Дам можно увидеть и гвозди, которыми были пронзены руки Христа.

Рядом с Парижем, в маленьком Амьене, находится в храме голова Иоанна Крестителя. Католическая церковь славится своей недоверчивостью, и были проведены самые невероятные исследования с помощью ученых, в том числе и атеистов, которые доказали по сохранившимся фрагментам подлинность святыни.

В Шартре, в двух часах езды от Парижа, в одной из церквей хранят Покров Божьей Матери.

А в Фатиме Вы посоветуете нашим паломникам побывать?

Конечно. Мало того, что это место уже само по себе святое, ведь именно в Фатиме явилась трем детям в начале прошлого века сама Божья матерь, так оно ныне отличается тем, что там больше всего молятся о России. Почему? Что им до нас? Да потому, что Люсия, одна из трех детей, видевших и слышавших Божью Матерь, запомнила ее пророческие слова о России, о том, что именно от нее зависят судьбы мира. Ей и позже являлась Божья Матерь с откровениями. В детстве она считала, что Россия — это просто какое-то женское имя, а став взрослой, уже четко поняла предсказание: «Если не будете молиться о России, то начнутся войны».

Вам ведь, единственной из русских, повезло пообщаться с самой Люсией?

Да, с благословения и разрешения кардинала Ратцингера, и даже сфотографироваться с ней для моей книги. Я могу говорить о Люсии, как о существе совершенно искреннем, огненном, абсолютно пронзительном. Ей уже было почти 90 лет. Она очень тепло отнеслась ко мне, обняла и сказала: «Матерь Божья так любит Россию». Все сотряслось во мне от ее слов.

Явления Божьей Матери в Фатиме и Лурде католицизм официально признал, хотя и проводил доскональное расследование, с участием множества противостоящих признанию сил, в том числе и малоизвестной у нас армии адвокатов дьявола. Да, есть и такие организации. Именно после признания стало нарастать и крепнуть уникальное явление, движение, в котором участвуют уже более 20 миллионов католиков. В чем оно заключается? — В том, что они ежедневно молятся о России. Парадоксально, что в России об этом почти никому неизвестно. Нам же надо гордиться тем, что у нас особая страна, на которую возлагаются надежды Европы, да и всего мира. Отсюда и ответственность огромная в связи с миссией духовного возрождения, в первую очередь у нас.

Главная тема Ваших встреч, бесед, выступлений в огромных аудиториях, даже на площадях и стадионах, обращение человека на поиски Бога. Вам надо за короткое время найти путь к душам, добиться того, чтобы они открылись навстречу, а позже встали на Божественный путь. Скажем, чтобы тот, кто не был крещен, пусть поздно, но крестился, кто погряз в грехе — исповедовался и причастился?

Примерно так, но я капелька малая, которая перевесит одну чашу весов у тех, кто Бога уже ищет. Многие, слушавшие меня когда-то в Европе, стали священниками в католическом мире, поступили в семинарии и в католические университеты.

А о возвращении России к православию Вы, конечно, рассказываете?

Да, и с большой радостью слушают о восстановлении множества церквей, храмов, обретении утраченных мощей святых, икон, о первых крестных ходах в Петербурге, в которых я и сама участвовала, хотя об этом и помыслить ранее было нельзя. В каждый приезд меня удивляют прежде всего изменения в самих церквах.

Во Владимирский собор уже и не попадешь в Пасху, если припозднишься, да и в другие храмы не очень-то войдешь в любой церковный праздник. Все больше молодежи и молодых совсем мужчин, и такие лица хорошие у всех. Радует и то, что множество моих друзей стали священниками, хотя и высоко образованы и могли бы делать успешную карьеру в миру. Но нет, их зовет Бог для другого дела и они часто уезжают в далекие деревни, хотя там и сложно, и небезопасно. Ведь противоположные силы тоже не дремлют. Но они готовы идти путем креста. А сколько послушников едут на восстановление русских монастырей и ведь ничего не хотят для себя. Просто зов души. Молодые, наделенные какой-то внутренней силой священники, меня потрясают. Необходимо ведь и возрождение на уровне священства, а уж о народе я не говорю. Это очевидно. Сегодня разговор о Боге разделят почти в каждой семье. Хотя нельзя и не видеть сатанистов, просто заблуждающихся, но вторые чаще всего и приходят в церковь, и находят от нее помощь, и изменяют свои взгляды. Так случается с некоторыми магами или выпавшими в сектанство.

Давайте вернемся к странам. Какие из них потрясли и какие, может быть, разочаровали?

Лучше скажу о первом. Мир настолько прекрасен! Взять хоть ту же Индию. Надо только выйти на берег Ганга уже в четыре утра. Индусы с молитвой окунаются в воду, даже пьют ее. Они твердо верят, что каждый окунувшийся в Ганг, просветлился, оздоровился и в теле, а каждый, похороненный в этой священной реке, сразу пойдет в рай. Там так чувствуешь эту интенсивность жизни духовной, которой нет в Европе. Здесь все живут Богом. Кругом святые, отшельники, цветы-подношения богам. Мало того, что они не боятся смерти, но и в сию минуту, в этот день уже живут в вечном. Совершенно не чувствуется этой перегородки между нашим и иным миром.

Видишь, знаешь, что человек по-другому молится, но такой свет и такая любовь на лицах. Тут тебе сразу этика, эстетика, истина, доброта, красота.

Европа, конечно, вся по сравнению с Индией вылизана, вычищена, но видишь ее тяжесть, малоподвижность, полупустые церкви, духовное обнищание молодежи. Не читают ни одной книжки многие, и как не хотелось бы повторения этого в России.

ИЗ ДНЕВНИКОВ ТАТЬЯНЫ ГОРИЧЕВОЙ, ОПУБЛИКОВАННЫХ В КНИГЕ «ТОЛЬКО В РОССИИ ЕСТЬ ВЕСНА» 1980–2003 гг.

БРАЗИЛИЯ, Рио-де-Жанейро. 1986 г.

Вот я и в Латинской Америке, о чем давно мечтала. Живу в резиденции епископа. Кругом — тропический сад. Все чрезмерно в нем: листья величиной с голову, бабочки — с ладонь, ящерицы — с ящера. То, что у нас в Европе укрощено и растет в горшках, здесь выбухало беспрепятственно в полный свой рост. Это уже не декорация, не мечта Остапа Бендера о сказочном Рио, а сама сверхжизнь. Рио — современный город, хотя я больше люблю старые здания, бразильское барокко. Так мало прямых, картезианских линий, и так много тепла, жалости к человеку во всех этих закругленных, углубленных, раковинных деталях. Улыбчивые домики — нет пустых, скучных стен. То голубые, то фиолетовые, то нежно-розовые — сказочный мир. Заходим в церковь. И там, внутри, все сотворено по закону природы, которая «не терпит пустоты»: стены в португальских изразцах, на потолке в наивно-яркой манере — ангелы, солнце, Божья Матерь. Да, не представить себе, чтобы в Бразилии где-нибудь возникла пустая и холодная протестантская церковь. Даже стулья в бразильской церкви живые, с длинными изогнутыми спинками, с круглыми лапками-ножками, но более они похожи на живые существа. А какие здесь трамваи! Медленно, раскачиваясь и кряхтя, ползет в гору трамвай без стенок. И люди, как гроздья винограда, висят по бокам, иногда спрыгивая вниз и пробегая какой-то кусок пути рядом с трамваем. Сама техника освобождает от стального демиургизма, одушевляется, очеловечивается. Я уже два дня в Рио. Языка не знаю, но вижу, что люди более спонтанные, горячие, более молодые, чем в Европе. Церкви полны.

БРАЗИЛИЯ, г. Сальвадор (на севере страны)

Сальвадор мне понравился еще больше, чем Рио. Много старых зданий. Есть дома, как большие цветы, с незнающими меры завитками-лепестками. Иногда стоит лишь один фасад, наверху растет трава или и деревце. Архитектура переходит в природу, природа в архитектуру. Здесь же примостилась и история. Сегодня история нравится сама по себе. Множество туристов объезжает мир в поисках древних обломков.

Особенно красива церковь св. Франциска. У ее дверей раздают хлеб, а я живу в католическом колледже, где живут и учатся 200 детей-сирот. Церковь, в условиях безусловно еще существующей нищеты делает, что может.

Всего десять дней я была в Бразилии. Недостаточно для законченных мнений. И все же это не Европа и не Азия. В самом воздухе есть такая материализация духовная и физическая, что кажется, его можно пить. Есть что-то от атлантической эпохи, когда жесткий и холодный разум еще молчал. И сегодня этот рай-праздник повсюду — в веселых лицах, в фантастической архитектуре, во множестве детей, в особой подвижности жизни, в карнавале, в экстазах (католическом и языческом африканском), в эротичности, которая сквозит повсюду.

ГРЕЦИЯ, остров Патмос. 1986 г.

Остров откровения и откровенности. Все краски так чисты, что кажутся пылающими. Это не тени на белых стенах, это языки тонкого голубого пламени. Или розового — на закате. Это остров Апокалипсиса. Здесь все доведено до предела, до откровения: обнаженность камня, синего неба, ясности мысли. «Не холоден и не горяч, но тепл» — вот чего не приемлет Патмос. Любуюсь некоторыми монашескими лицами. Нахожу тот монашеский женский тип, который так любила в России: кротость, тихость, лицо будто соткано из света, прозрачное и таинственное. На нем печать духовности, столь хрупкой и нездешней, что страшно за нее. Боишься в присутствии этого земного ангела громко говорить, даже дышать. Сама себе кажешься тяжелой, шумной.

Греческие церкви на островах. Чудо наложения белого на белое, перетекания неба в камень и камня в небо. Чудо перехода хаоса в форму, гладкости в выпуклость, пустоты в бытие. Храм является нам ненавязчиво, без всякого напора. Любой объект мешает другому, теснит его, только храм сливается с царством света, только он дает свободу воздуху и небу.

Патмос покрыт свежей зеленой травой и цветами. Впервые вижу его таким. Запах одуряющий («Благоухающей тишиной назвал Патмос один известный богослов»), маки жгут глаза. И все же остров, как прежде, суров. Дует южный, могучий ветер, все мелкое исчезло, спряталось, улетело. На острове царит медлительный «первый день творения».

Монастыри Патмоса живут неторопливым Божьим ритмом, без суеты, но и без расслабленности — напряженно. Литургия, утренние и вечерние молитвы, дни великих и менее великих святых — все это икона с Божьего времени. В иконе, залитой светом, тоже нет источника света. В иконе и теней нет, вернее и тени светлы. Обо все этом подумалось мне, когда я поднималась по белоснежным и узким улочкам Хоры, когда любовалась густыми, но белыми тенями на белых стенах. Целомудренны и в простоте своей аристократичны эти молчаливые улочки. На Патмосе 300 церквей, ну а жителей, наверно, 2 тысячи — не намного больше.

Остров Патмос (та его часть, где находится святая пещера) небольшой. Человек может его увидеть сразу, объять одним человеческим взором. Кругом видна граница Патмоса — море.

Ни разу не вышла я из пещеры неутешенной, освободилась от прилипчивых мыслей. Жила я два дня в монастыре — настоящей лечебнице. Хочешь, не хочешь, а три раза в день вставай на молитву. Молитва — обруч, держась за него, выходишь из собственного мелководья к «новому человеку».

ВЕНЕЦИЯ, 1998 г.

Живу здесь уже неделю, в пьянящем, волнующем и успокаивающем городе, состоящем из воды и небес. Дворцы с восточными окнами, арабские и индийские мотивы, лестницы, уходящие (как в городе «Бессмертных» у Борхеса) в изумрудную воду, в никуда. Близость моря. Пестрая, счастливая толпа. Венеция! Нет города более утешительного и более возбуждающего для души, глаз, любви.

Дома в Венеции особенные. Окна переходят в арки, арки переходят в свет, свет — в отсутствие материи. Второй этаж, середина здания и есть полоса света, та прозрачность, которая безумно-божественным образом держит все здание, и без того легкое, и без того летучее. Световая полоса разрезает здания на две половины, одна тонет в небе (канале), другая уносится ввысь. Легкие, почти игрушечные дворцы, ничего от тяжелой, обыденной жизни, но все от жизни. Животворящая стихия воды, подобно облаку, несет небесные дворцы. Это не выдуманный волшебный сад, в этих дворцах можно жить, любить и умирать.

В Венеции нет машин!

СИЦИЛИЯ, Палермо, 2002 г.

Уже четыре дня, как мы с восхищением созерцаем эти необыкновенные места. В Милане сосульки, в Турции снег. Здесь же мы обласканы солнышком. Город потрясающий: большие и малые дворцы, торжественные былой и от этого еще более таинственной мощью. Пышные украшения, преизбыточное, щедрое барокко. Почему-то на ум пришло слово Карфаген, потом прочла его в путеводителе. Приятно, что нет стерильной прилизанности, все обшарпано, наряду с окнами изысканно-праздничными, окна, забиты кирпичом, окна пустые и черные. Полюбились неправильные, узкие улочки, рынки со всякой всячиной: апельсины, лимоны, рыба, невиданная зелень.

Поразило бескультурье. Долгое время потратили на поиски художественной галереи. Даже в двух шагах от нее никто не мог указать, где же она. А галерея отличная. Запомнились полотно «Триумф смерти» и «Мадонна Мессины». Только в ХIII–ХIV веках еще могли передать этот свет, нежный и целомудренный.

Замечательны белые флаги-простыни, свешивающиеся с балконов узеньких улочек. Они как паруса белых кораблей. Палермо по-гречески означает «город якорей».

Необычайно обаяние наивных, маленьких алтарей, скульптурок святых, спрятанных в ниши домов. Там, внутри, всегда горит свеча, стоят цветы. Весь город радует глаз церквями. В путеводителе сказано, что в XVII веке испанцы понастроили их здесь очень много. Народное благочестие, о котором с улыбкой говорят богословы северной Европы, здесь цветет.

Меня всегда поражали в Италии оливковые деревья, их мучительные формы, переходы, переплетения скрюченных деревянных змей. И оливковое масло, благородное, «елейное», густое. Много здесь лимонных и апельсиновых деревьев, но оливковые остаются самыми страдающими, самыми щедрыми и откровенными. Они действуют, как лекарство, смягчают раны, дыхание.

ИСТАМБУЛ. 1999 г.

Сегодня была в святой Софии. В этот сумрачный день она показалась больше Вселенной, но одновременно ее таинственные пространства напоминали пещеру. Странный цвет проходит сквозь узкие окна, ее ракурсы потрясают. Ярусы, арки, повороты, изгибы, галереи — огромный город бессмертных, но только не мертвых, а живых.

Любовалась фресками: Константин Мономах (с кошельком), императрица Зоя (со свитком), Божья Матерь на троне. Золото торжественное и праздничное, играет и звенит. Деисусный чин заставил молиться обо всех друзьях.

Из окна моей комнаты видны длинные автобусы ( много русских), и совсем далеко — серебристая линия Босфора с романтическими пароходами. Они так и сияют в своей белизне.

Мечеть Сулеймана Великого. Лет 15 назад она поразила меня своей веселой, райской естественностью. Теперь, когда нет солнца, она выглядела скромнее, но все же излучала гармонию и любовь. Молящиеся падали и прислонялись лбом к полу, как у нас в России.

Вечером чудесно освещенные минареты вели перекличку. Айя София и Сулейманка. Огоньки одеты, как браслеты, на тонкие и острые тела минаретов. Как острые сабли, окружают минареты круглые и женственные формы мечетей.

ИНДИЯ, Бомбей

Едем из аэропорта в город. По обеим сторонам дороги невообразимое зрелище. Трущобы и бидонвили я уже видела в Бразилии, но здесь какая-то метафизическая нищета. Горят костры. Множество тел, прикрытых и полуодетых, спящих и кажущихся умирающими. Запахи дыма, пряностей, ладана. Самое экзотическое и немыслимое становится обыденным: большой черный слон торжественно ходит среди отбросов. В помойках копаются величественные старцы, с седыми бородами, с гибкими движениями. Другие, с яркими, раскрашенными лицами, сидят неподвижно. Кто-то тихо напевает, кто-то танцует, бьет себя плеткой. Среди жуткой грязи зелень пронзительных оттенков. Сила жизни так велика, что и смерть не кажется смертью. Человек, вышедший из рук Бога, — нищий и голый в окружении коров, овец, собак. Эта голость в Индии не бесстыдна. Индийская религиозность сопротивляется прогрессу и цивилизации. Понимаешь вдруг, что этот мир для них не самый важный.

Индусы ловкие, гибкие, тонкие люди. Мы по сравнению с ними кажемся деревянными, неуклюжими, бесстыдно вырвавшимися из космоса.

НЕПАЛ, город-храм Катманду

Живу здесь уже почти две недели, и, как лекарство, действует на меня атмосфера благоговения, которое вместе с тайной почти исчезло в Европе. В Катманду царит средневековье. Храмы-ниши, храмы-пагоды, храмы-камни. Идешь и не замечаешь, что наступаешь на жертвенник — только красная краска под ногами да несколько желтых лепестков. Нас справедливо принимают за туристов. Печальная роль. Куча подростков и детей не дают ни пройти, ни остаться в одиночестве. Все по-английски требуют «уан рупис». Мы едим в непальских дешевых ресторанчиках. Вкусная вегетарианская еда.

Многоголовые, многорукие индийские боги, многоэтажные пагоды, повторяющиеся до бесконечности мантры. Танец повторений. Пагоды летят. Эта архитектура не знает стен.

В Бактапуре, еще более чарующем городе, среди пыли и грязи стоят здания столь изысканно украшенные, что часами можно разглядывать резные наличники окон, узоры вокруг дверей, фигурки богов. Эти храмы, как царские дети, в нищенском окружении. Буддийские паломники обходят гигантские ступы, крутят барабанчики со святыми текстами. На службе в буддийском монастыре за длинными столиками сидят одетые в темно-красное и желтое монахи. Монотонное пение, то бормотание, то острый и напряженный звук мантр. Иногда похоже даже на греческую литургию. Пение очень быстро выводит за пределы человеческого звука. Буддистам известно то, к чему европейская наука только приближается: звук лечит, воскрешает.

ФРАНЦИЯ, Париж. 1987 г.

Париж на всех действует так, как он должен действовать: кружит, чарует, примиряет. Причем каждый в нем находит свое место — аристократически царственные районы сменяются анархистским Картье Латен, большие бульвары — маленькими улочками. Очень впечатляет то, что нет прямых углов, а все круглые, тупые, острые. Утилитарное и геометрическое убожество не захламляет Париж. И все живут на улицах — кафе, рестораны, площади переполнены. Свобода, творчество, легкость и вселенскость — вот что такое Париж, самый нежный и самый серебристый город Европы. Единственная столица на Западе. Ни Рима, ни Берлина, ни Лондона, ни Мадрида как столиц просто нет. Везде я заболеваю и тоскую по Парижу.

Париж радует ненавязчивой, умной красотой. Лечит раны. В этой красоте много неотгаданного, скрытного. И не мудрено. Париж — место собирания всей Франции. Здесь копились сокровища красоты и ума. Пределом человеческого тщеславия было покорить Париж. Да что Франция! Вся Европа обращается к безупречном вкусу и такту, к царственности и гордости парижских дворцов, бульваров, кафе, библиотек, церквей.

Путешествуя по Латинской Америке, я слышала от всех интеллектуалов: коплю деньги, чтобы слетать в Париж. И Африка, и Азия толпятся здесь, растворяются, не теряя себя.

ЭКВАДОР, Кито. 199 2 г.

Я в салоне самолета, летящего в другой конец света, в самую далекую от России страну.

За пределами Кито сразу же до головокружения удивительные горы. Невероятен, неэвклиден изгиб пространства. Вершины гор кажутся головами, плечами, спинами великанов. Тяжелые, внушающие ужас, облака стелются низко-низко, покрывая все густым туманом. Я — участник конгресса, посвященного 500-летию христианства в Латинской Америке. Мы проезжаем индийские деревни, видим людей в ярких мексиканских одеждах, у дороги закутанная в покрывало, старая, как мир, неподвижная индианка. Индейцы стремятся «обэквадориться», спускаются с гор, но их не очень здесь любят. А утром месса, наплыв плачущего, умиленного народа. Служат семь кардиналов. Народ, верующий просто и по-детски. Меня интересуют лица. Я заметила, что в Эквадоре все от буфетчика до священника царственны, как вожди племен. Монахиням индийская кровь придает что-то гордое и неотмирное.

О России тут ничего не знают. Из Европы только двое, и я в их числе. Мне надо как-то доступно рассказать им о России, о верующих людях, православии. Главное, чтобы меня поняли и услышали.

* * *

Статья опубликована: Национальный туристский журнал «Туристские Фирмы». Выпуск 42(10) — СПб.: «Невский Фонд», 2007. — 212 с. Все права защищены. На сайте публикуется с разрешения правообладателя.

Фотография Катманду с сайта unsplash.com